В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Страница 28

Лиза ненавидела Колыму и в отсутствие мужа лила слезы в подушку, плача над загубленной молодостью. Ждала принца, а получила тщедушного надзирателя, возомнившего себя Наполеоном.

В зал вернулся лейтенант и протянул Лизе исписанный лист бумаги.

— Что это?

— Донос Митрохина.

— Порви.

— Что дальше делать?

— Митрохина в барак. Чалого в цепи и на сани. Я его забираю. Заявка на вывоз готова, только имя проставить.

— Может, мне Митрохина…

— Побереги патроны, — с полуслова поняла она лейтенанта, — с ним без тебя разберутся.

— Слушаюсь.

— Неси тулуп, загостилась я в твоей дыре.

Лиза решительной походкой направилась к выходу.

2.

Центральной больницей руководил уникальный человек. Звали его Илья Семенович Бохнач. Возможно, его фамилия происходила от слова «бог», но со временем смягчилась и обросла шерстью. Однако богом его многие называли.

Жил себе поживал один ученый, кандидат химических наук и доктор биологических. Добрый, отзывчивый, целеустремленный, трудолюбивый, не устающий удивляться миру высокообразованный человек. Владел несколькими языками, даже древними, занимал он в те далекие годы пост директора Дальневосточного филиала Института химии при Академии наук. Хороший человек, слов нет. Но попала одна бумажка на стол нужному человеку, и арестовали хорошего человека. В 37-м его осудили «за контрреволюционную деятельность» на десять лет с последующей пятнадцатилетней ссылкой без права выезда.

Так он очутился на Колыме. Молитесь узники, услышал вас Господь и прислал вам ангела-спасителя. Не все это сразу поняли. Гоняло его колымским ветром по лесоповалам и рудникам до полного истощения и утраты надежд. А чему удивляться, если Бог собственного сына подверг испытаниям не менее страшным и тот кончил свою жизнь земную распятым на кресте.

Грянул 40-й год. Страшная беда обрушилась на лагеря — эпидемия дизентерии. Заболевание проходило в тяжелейшей форме — с кровавым поносом, рвотой и коматозным состоянием. Трупы из бараков выносили десятками и укладывали штабелями. Обход фельдшера ничего не давал. Он лишь указывал пальцем на тех, кто уже умер. Обычные бараки превратились в больничные корпуса, которые обслуживали те же зеки, имеющие хоть мало-мальское представление о медицине. Но даже опытные медики, коих было немало, ничего не могли поделать, многие из них сами заражались и умирали, не хватало медикаментов.

Бохнача Бог уберег от болезни. Лагерь Нижний Кацуган эпидемия не достала. Но один псих сам себя заразил умышленно, сам перенес тяжелую форму дизентерии и сам себя вылечил. Другими словами, провел опыт на собственной шкуре. Выменял у фельдшера несколько флаконов йода и набрал картофельных очисток. В дальнейшем крахмально-йодистая смесь получила название «Черная каша».

Открытие могло бы остаться незамеченным, но о нем прослышала сама Савоева, начальник санитарной части Северного управления лагерей. Деловая хваткая женщина приехала в Нижний Кацуган и обомлела, увидев победителя колымской чумы. Перед ней стоял человеко-зверь, леший с отечным обмороженным лицом и синими руками, обмотанными грязной ветошью. На скелете висел огромный рваный обгорелый ватник, то, что скрывало ноги, не поддавалось описанию. По ее приказу Бохначу выдали сносную одежду, разрешили свободно передвигаться по зоне, в которой было около пятидесяти бараков. Это неслыханная свобода для зека! Выдали йод и крахмал, приставили конвоира для безопасности. Через месяц эпидемия была погашена на всем участке Бутугычагских лагерей, от нижних до верхних.

Савоева дошла до самого Никишова и сумела убедить всесильного владыку в большой пользе деятельности бывшего ученого. Никишов прислушался к словам главной санитарки и поставил Бохнача руководить строительством первой крупной больницы на тысячу коек на левом берегу Колымы. И с этой задачкой бывший ученый со всеми бывшими степенями справился. Его и поставили главным врачом. В 47-м зек Бохнач превратился в вольнонаемного, но свое детище не бросил. Сколько тысяч зеков прошли через его больницу, сказать невозможно. Те, кто хотел выжить, выжили, кто жаждал смерти, умер. И если собрать всех благодарных, готовых поставить своему спасителю свечку, то храм озарился бы солнечным светом.

И вот пришел день, когда ненавидящий белые халаты и неистребимый запах эфира и гноя генерал Белограй лично приехал в больницу. Большого гостя главврач встретил с русским поклоном до земли-матушки.

— Что за идолопоклонничество, Илья Семенович?

— Как же, как же, Василий Кузьмич. Такую щедрость я еще не видел за тринадцать лет своего пребывания на этих ущербных просторах. Бинты, спирт, пенициллин, йод, марля и даже белый стрептоцид. Здесь же теперь людей на ноги ставить можно.

— Вы и раньше умудрялись вылечивать безнадежных.

— А сколько из них от заражения крови погибло?

— Мы воюем за золото. Поле брани есть поле брани. Одни воевали за победу и вернулись в орденах, нам же возвращаться некуда и орденов не положено. Партия говорит: «Даешь!», мы отвечаем: «Есть!» Золото забирают, а мы трупы с поля боя уносим, вот вам и спасибочко!

Провокатор генерал. Его язык, что хочет плести может, он царь и бог. Другим не положено. Язык быстро отрежут. Опытные здесь люди, на крючок не поймаешь.

Чистота в больнице генерала приятно удивила, и не так уж в ее стенах гноем пахло.

— Говори, чем недоволен, доктор Бох?

— Собой, Василь Кузьмич. Заговор мы тут вскрыли. Долго не мог понять, почему у нас туберкулезники, как грибы, множатся. Нашли причину. Теперь их отделение стеклом отгородили, на двери засовы поставили.